В стране не должно быть провинции

В зал для конференций, где мы приготовили диктофон и фотоаппарат, входит не просто энергичный, но даже подчеркнуто-энергичный, артистично-энергичный человек. — Вы Михаил Михайлович? — наивно осведомляемся мы. — Нет, я не Михаил Михайлович. Мы собираемся сообщить, что нам нужен непременно Михаил Михайлович и на компромиссы мы не согласны. Но собеседник тут же сознается, что пошутил, и он действительно директор «Моспроекта-2». Однако письмо из редакции не получал, к ответам на вопросы не готовился, журналы показывать не надо, а время на беседу ограничено, т. к. через час надо быть на совещании в министерстве. — С кем я буду разговаривать? С вами? Задавайте вопросы.
Так началось наше интервью. Вообще журналистов «Федерального строительного рынка» трудно удивить энергичным темпом разговора. Тем не менее беседа оказалась неожиданной по темпу, эмоциональности, хорошей конструктивной агрессии коренного москвича. Жаль, что не сделали видеозапись. За неполные сорок минут разговора (в нашем исчислении — полкассеты диктофона) мы успели обсудить те вопросы, на которые зачастую не хватает целой кассеты — часа и двадцати минут…

–Михаил Михайлович, в чем состоит стилистика московской архитектуры, каковы намечающиеся тенденции в ее изменении?

— Никогда не соглашался с мнением, будто в архитектуре существует какой-то особый московский стиль. Это позиция, направленная на сужение возможностей московских архитекторов и тех «привилегий», которые даны нам в работе. Сегодня именно в Москве сложилась уникальная ситуация, когда в городе представлены самые разные творческие направления, когда все имеют возможность реализовать себя. Но мы всегда принципиально настаивали на том, что каждое место в городе имеет право на историю, на контекст, и задача архитектора не в том, чтобы вписаться в этот стиль или создать какие-то реминисценции с прошлым. Главное, чтобы замысел не противоречил застройке, традиции, духу места. Если архитектор талантлив и такое совпадение нашел, то даже о новом здании люди скажут: «Как будто всегда здесь было». А если архитектурное произведение «взрывает» историческую среду, то неудовольствие москвичей и гостей столицы оказывается вполне заслуженным.

Если московский стиль и существует, то он — в преемственности традиций, а традиция — это большое художественное разнообразие различных стилей, которые существуют одновременно. Москва — эклектичный город. Она никогда не имела единого стиля, единого ансамблевого замысла на большую территорию, что, например, всегда присутствовало в Петербурге. Впрочем, если посмотреть на историю формирования городов, то Петербург — город в большей степени европейский, а не традиционно русский.

— Допустим, но и в Москве пока сохранились уголки, выдержанные в исторической стилистике, где периодически требуется заполнять лакуны. Каким образом делать это — через добросовестную реконструкцию-реставрацию, или через стилизацию, или же следуя довольно виртуальной философии «не противоречить», сохраняя лишь масштаб и ритмику, но экспериментируя в формах, материалах, фактурах?

— Еще раз подчеркну, что прежде всего надо воспринимать архитектора как человека другой творческой профессии. Качество решения зависит от таланта. Естественно, в исторически сложившихся районах наиболее деликатным, правдивым подходом будет сохранение старинной застройки. Создавать муляжи, одновременно подделываясь под исторический контекст и в то же время находя компромиссы с современными требованиями, — решение не всегда удачное. Мы, к счастью, дожили до XXI в. и, надеюсь, представляем не последнее поколение москвичей. Гоголь назвал архитектуру «летописью в камне». Каждое поколение рождало талантливых музыкантов, художников, архитекторов — и наше тоже должно оставить что-то о себе на память. И я сторонник того, чтобы на каждом конкретном месте создавалось талантливое произведение, но, повторю, не «взрывного» характера. Хотя если взглянуть на кварталы не лучших лет нашей истории, среди которых есть откровенно мрачные районы, то в них допустимы такие архитекурные решения, что поднимут эту среду на новый уровень гуманистичности. В том числе за счет яркости, необычности, контраста. В центральной же части города здания не могут разрывать среду, но могут и должны рождаться прогрессивными в смысле стиля. Нельзя топтаться на месте, рассчитывая на какой бы то ни было удачный и привычный стиль. Тем более что мерзкое здание можно выстроить в любой стилистике, в том числе классической.

Издержки профессии

— Но понятия «талантливо», «красиво» не формализовать. Как обеспечить «общественный контроль» за деятельностью талантливых и не очень архитекторов?

— Вопрос, поставленный в такой форме, архитектора только раздражает. Толпа не должна решать профессиональных вопросов. Профессия — это удел интеллектуалов, если хотите, избранных Богом. Недопустимо решать вопросы искусства путем голосования, плебисцита и бросания бюллетеней. Архитектора советской эпохи низводили до положения «помощника строителей», так было всю часть моей профессиональной жизни при советской власти. Это же зачастую продолжается и сейчас — архитектор оценивается как нечто среднее между интеллигентом, пролетарием и деятелем культуры. И в вашем вопросе также есть тенденция оценки цеха архитекторов со стороны. Вам, вероятно, не приходится обсуждать, правильно ли виртуозный музыкант интерпретировал партитуру? Просто Вы не можете взять в руки ноты и запеть, поэтому спорить с трактовкой глупо. Но архитектор находится не в том положении, что музыкант: наша профессия, казалось бы, понятна всем. «Я сам знаю, что мне нужно в моей квартире, как выглядит красивый дом, я сам построил дачу». И значит, могу давать советы. Так же происходит с медициной…

— И с журналистикой, кстати, тоже…

— Да, причем степень взаимного недоверия профессий зачастую еще и подогревается, аккумулируется. Я могу со всей ответственностью сказать, что для меня достаточно посмотреть на проект в течение пяти минут, и я услышу, правильно ли мой коллега взял ноты или нет. И есть еще другие уважаемые люди, в том числе печатающиеся на страницах вашего журнала, их и только их мнение и есть значимое. Когда мы собираемся на советах и обсуждаем то или иное решение, эксперты высказываются, корректируют друг друга. И, выступая на совете среди профессионалов, я не смогу обрушиться на заведомо хороший проект или попытаться расхвалить заведомо плохой, потому что меня слышат коллеги, и содержание моего выступления отразится на репутации. Мне кажется, профессиональное сообщество архитекторов Москвы реагирует на проекты адекватно. Конечно, бывают и ошибки, но в целом мы наделены достаточной свободой творчества, и не могу сказать, чтобы тому или иному архитектору, направлению, стилю была искусственно создана гнетущая атмосфера. Наоборот — в Москве работает множество людей, стилей, направлений. Да, кто-то делает и плохие проекты, но об этом позвольте судить архитекторам, а не устраивайте плебисцит. Операцию на сердце надо доверять профессионалу и уважать его работу. 

Между замыслом и заказом

— Хорошо. Но есть такая категория участников архитектурного процесса, что прислушается в первую очередь к собственной железной логике, а уже потом к голосу искусства. А именно, инвестор… 

— Инвестор существовал всегда, при любой государственной формации в России. Мог что-то учудить и подгулявший купчик; в советскую эпоху инвестором выступали государственные структуры. Конкретные люди определяли, годишься ли ты, архитектор, для работы и даже для жизни в построенной системе ценностей или нет. Тогда и определялось, сколько должен стоить квадратный метр, должен ли на фасаде быть камень и по какой системе критериев оценить труд. Поэтому архитекторы за редким исключением свои способности проявить не могли. Нужно было вначале занять такое место, которое позволило бы противостоять давлению других чиновников, чтобы посторонние не могли «нагнуть» тебя под свои вкусы. Это было соревнование чинов, позиций. К счастью, сегодня та система государственного диктата раздробилась. Но инвестор никуда не пропал, и конфликт между замыслом и заказом как существовал, так и существует. Другое дело, что сегодня архитекторы тоже учатся оценивать свои профессиональные возможности, и умеют предлагать решения, которые устроят инвестора. Профессиональный архитектор еще на стадии обсуждения заказа разрушит ложные посылы инвестора. Например, задуман дом эконом-класса: следовательно, его нельзя делать треугольным. Мы не привыкли жить в треугольных комнатах, сидеть за треугольными столами, есть с треугольных тарелок — в треугольнике меньше полезной площади, чем в прямоугольнике. Но если инвестор хочет получить здание-символ, знак, образ, то оно может быть и треугольным, и каким угодно другим. Те, кто не стремятся конструктивно разрешить конфликт с инвестором, остаются без работы. Раньше, кстати, в этом плане было легче — можно было находиться в стабильной структуре, творить только на бумаге и получать за это зарплату.

— А победят те институты, мастерские, архитекторы, которые будут скорее отстаивать красоту и стиль, или те, которые будут лучше слушать заказчика? И, более того, «фамилии» или «институты»?

— Вы опять ставите вопрос в стиле «загнанных лошадей пристреливают». В Москве сложилась и развивается гармоничная система архитектурных и проектных организаций — она естественным образом поделила свой рынок, понимая, кто и чем может заниматься с наибольшей эффективностью. «Моспроекты» в силах выполнять колоссальные заказы по разработке документации для жилищной застройке, осуществлят комплексное проектирование целых районов. Никто из новых организаций такие заказы взять на себя не сможет, потому что для этого требуется колоссальный опыт. Мы, крупные институты, решаем задачи, которые частным мастерским, в том числе крупным, поднять не по силам и по масштабности, и комплексности проблем, которыми насыщен проект. Проект реконструкции Манежа после пожара никто бы в такие сроки, как мы, не сделал.

Но в то же время в Москве появился ряд частных архитектурных фирм, которые уверенно чувствуют себя в разработке сравнительно небольших проектов комплексной застройки, не говоря об отдельных зданиях. А отдельные архитекторы, даже не причисленные к олимпу нашей профессии, в составе собственных творческих мастерских или под эгидой проектных организаций выполняют сегодня такое количество авторских работ, о котором раньше за всю жизнь мечтать нельзя было. Однако плохо, что сегодня при крупных инвесторах начали возникать архитектурные фирмы, с которыми инвестор работает по принципу «что хочу, то и ворочу». При таких подгулявших купцах и появляются «архитекторы-самородки», без таланта и образования. Помните, в нашей стране всегда была тяга к движению рационализаторов, получавших деньги за то, что портили производство? Эта тенденция не умирает: каждый любит что-то подправить. Поэтому на хороших автомобилях и пишут: не лезть, не вскрывать, не портить.

От частного к общему

— Согласны. Но тогда спросим: какие районы Москвы лучше уже не трогать, какие — приукрасить, какие — «разрушить до основанья, а затем» застроить? И еще —куда расти Москве: вверх, в стороны, в города-спутники?

— Это, наверное, принято в прессе ставить вопрос о «белом» или «черном» и отметать «серое». Впрочем, «серое» хорошо только в мозге, а не в реальной жизни… Оценивая стратегию корректировки  города и нового строительства, нужно думать скорее о стратегии экономического развития страны. Россия всегда развивалась в первую очередь под давлением не экономики, а политики. Впереди телеги шла не лошадь экономики, а политика, и лишь затем в хвосте плелась экономика, никогда не главенствуя. Как бы мы ни пытались децентрализовать экономику и политику, центром все равно оставалась Москва — она и дальше всегда будет центром притяжения сил, денег, людей. Разговор о «двух столицах»: одна Москва, а другая «культурная» — это лишь утешение для петербуржцев. А когда политическая элита была сосредоточена в Петербурге, разговоры о «древней столице» Москве звучали в утешение москвичам.

Но в этом, отчасти, как раз и недостаток развития России: страна должна формироваться равномерно, формируя новые экономические, политические центры и стягивая энергию регионов не в единственную Москву, а в эти города. И создавать там более привлекательную среду обитания, чем в перенаселенной и перенасыщенной Москве. Когда произойдет такой разворот в экономической политике страны, он произойдет и в строительстве. Мы же не видим, чтобы весь Нью-Йорк вырос вверх: там есть Манхэттен, но остальной город — низкий, средне— и малоэтажный. В США для человека не трагедия, если он живет не в Нью-Йорке, а в Канзасе или Флориде. Мы же сделали провинцией даже Петербург, и назначение из Москвы воспринимаем как ссылку.

Настанет время, когда и Москва перестанет развиваться количественно и начнет перестраиваться качественно. Сейчас ломают пяти- и строят 25-этажки, потом пустят под снос девяти- и построят 40-этажки. Но сможет ли кто-то жить на этом сороковом этаже? И когда москвичи поймут это, они сломают 40-этажки и, наверное, построят вместо них 12-эта-жные дома. А может быть, и этого не захотят: для многих уже сегодня жизнь за городом имеет преимущества, а в город приезжают только на работу. И с уровнем роста благосостояния застройка переместится в экологически чистые районы области.

Такая застройка будет развиваться по мере развития скоростных транспортных систем и по мере формирования новых экономических зон. Например, много пишут о запуске скоростного железнодорожного сообщения между Москвой и Петербургом. Очевидно, что эти два мегаполиса срастаются в экономическом, демографическом аспектах. Но почему не предположить, что более привлекательными окажутся районы, прилегающие к магистрали Москва — Петербург в Тверской, Новгородской областях? Там, в районе Валдая, можно будет жить в хорошем отдельном доме, работать на компьютере, пользоваться качественной телефонной связью, а при необходимости за полтора часа являться в Москву или Петербург, к работодателю или в Большой театр. Тем более что жить в городе, перенасыщенном  автомобилями, и растить здоровое поколение все проблематичнее, и родители, продвинутые интеллектуально и способные зарабатывать, будут стремиться растить детей в хороших климатических зонах.

Сейчас в Москве уже нельзя строить там и сям — земли заняты, возможности на обозримую перспективу известны. Город может развиваться только за счет реновации или — еще более умное слово — ревалоризации районов города. Оптимальный, с точки зрения биологии, уровень этажности — не более 12 этажей, а исключение составят лишь деловые центры, типа Москва-Сити. Думаю, что Москва должна пройти через этап поднятия качества жизни, гуманизации среды.

— Да, но чтобы возникли новые города на берегах Валдайского озера, требуется централизованное планирование — транспорта, коммуникаций. «Госплан» умер еще на заре перестройки. «Да здравствует Госплан»?

— Ничуть не умер, а находится рядом, на площади Маяковского, и называется «Министерство экономики и развития». Позиция этого Министерства о необходимости планирования, в том числе рыночной экономики, известна. Старинных гор— и госпланов быть не должно, потому что страна вышла на другой этап развития, и возврата к прошлому не нужно. Но жизнь сама заставит выстроить новый экономико-географический скелет страны. Попытки сделать это были еще в конце пятидесятых — тогда сталинский монолит министерств был превращен в региональные краевые Совнархозы, а в регионы была делегирована экономическая власть. Если сегодня экономические полномочия регионов позволят стать им не номинальными, а реальными столицами Урала, Юга, Сибири, Дальнего Востока, то я уверен, что провинциальные города в будущем будут цениться по уровню жизни выше, чем перенасыщенная Москва. В стране не должно быть провинции.